* * *
Идешь пешком или троллейбус ждешь,
А все равно задумался о вечном
И горечь ободряющую пьешь
В шероховатом воздухе аптечном.
Что, кроме глаз и чуткого пера,
Строчащего твои кардиограммы,
В такие непростые вечера
Становится истоком новой драмы?
Ты докажи мне, что не все - тщета,
Что в городе есть место человеку,
Которому еще нужна мечта,
Как осязание слепому греку!
* * *
В сердцах столичных сцен и прим,
И в школах вычурных на партах,
В ушах, в умах, в радиочартах
На пару с Моцартом царим.
На пару с Моцартом мечтаем
О низких ценах на бензин
И, как эстонец иль грузин,
С акцентом Пушкина читаем.
На пару с Моцартом шалим,
На пару с Моцартом шикуем,
За разом раз цензуру злим
И жизнью без конца рискуем.
Но в чехарде прекрасных лет
Бывают дни, когда нам снятся
Плохие сны, и хлеба нет,
И очень хочется остаться
С малюткой-жизнью тет-а-тет.
Античность
Устаревший, как глобус, постылый, как жизненный ребус,
Возвращаюсь назад, опоздав на последний троллейбус.
В сигаретном дыму мне привиделась злая химера.
Я сломал карандаш на полях золотого Гомера.
Корабли, корабли... На меня навалилась античность.
Я пишу "корабли" и уже понимаю вторичность.
Бесполезные руки... Гомеру такое не снилось.
Я сломал карандаш и хрустящее сердце забилось.
* * *
В эту комнату, словно в чужую,
Я вхожу, хоть и знаю: моя.
Ничего не прошу, не тоскую.
Это, может быть, смысл бытия:
Отрешенно смотреть на родное
И не чувствовать в сердце иглы, -
А когда-то оно, ретивое,
Не любило холодной игры.
Но теперь я свободен. Дамокла
Побрякушка - брелок для ключей.
Успокоилась, стихла, замолкла
Эта комната. Все - я ничей,
А, точнее, чужой: этим стенам,
Этим людям и этим вещам.
Равнодушно неприкосновенно
Их сегодня стихам завещал.
В эту комнату, словно в чужую...
Нет, не словно. В чужую вхожу.
Ничего не прошу, не тоскую.
Все запомню и свет погашу.
* * *
Глядя на ночь, я вышел из дома, шагнул во мрак,
Но пройдя эту ночь, я уперся в тупик восхода.
"Почему все не так? Почему же всегда все не так?" -
Вопрошал я у звезд, что лежали на дне небосвода,
И все кутался в шарф сигаретного дыма, и ждал,
Что рассвет, на коленях которого сидя,
Я немного продрог, вдруг покажет прекрасный оскал
И тряхнет головою, из транса прозрачного выйдя.
"Почему все не так? Почему же всегда все не так?" -
Вопрошал я рассвет. Он молчал, у него за плечами
Тоже много таких затяжных погружений во мрак,
Но на этом, увы, и кончается сходство меж нами.
Впрочем, если рассвету приспичит, он сможет стать мной,
А вот мне стать рассветом... Возможно, но, ох, как непросто!
Сигареты закончились, я возвратился домой,
И смеялись весь день надо мной невидимками звезды.
* * *
Не верится, что может быть разъят,
Вечерних туч холодный виноград,
Хотя пока в моем хрустящем теле
Достанет сил, чтоб вызвать звездопад,
Я буду, как сейчас, при деле,
При якоре, которому не рад,
И, уж наверняка, при сигарете...
Лишь сложенные вчетверо хрустят
Стрекозьи крылышки в поэте.
Перформанс Пушкиногорья
Старательно раскладывая капли
В асфальтовые трещинки, шел дождь,
Стояли невостребованно цапли,
Как фонари, стояла грустно лошадь,
А у могилы страшною толпой,
Перформанса с прохладцей ожидая,
Стояли люди и стоял прибой
Зеленых крон, и бомж сидел, икая,
Крестя дождинки левою рукой,
И я стоял, строфу запоминая,
Жуя лепешки горькой немоты.
Стояли все, друг в друга не вникая
И в рану торопясь вложить цветы.
К ариадне
Лауре Пурвинь
Ваша нить нас вывела из плена
Антикварно ровненькой травы:
В тапочках из полиэтилена
Мы здесь не уместней татарвы
Где-нибудь в раскрученной Ямайке -
Вот мы и вцепились в эту нить.
Лучше уж закрыться в старой стайке
И стругать чего-нибудь, пилить...
Но ветвятся волосы от ветра
И на месте топчется брегет.
Вылупятся слабо из конверта
Птенчики-стишки на белый свет
И напомнят: далеко в Сибири
Есть парнишка в шарфике, и он
Только Вашей нитью был спасен
И теперь сидит себе в квартире,
Вспоминая, как он был влюблен
В пушкинскую землю и не верил,
Что сюда съезжаются глазеть,
Что туристам здесь открыты двери...
(Взять бы всех туристов, запереть
В старой стайке: пусть стругают, пилят,
Выдают хоть что-то на-гора.)
...и уехал, это не осиля.
Улыбнитесь, нам уже пора.
Вам идут улыбка ариадны,
Жесты рук, стригущих ветерок,
А когда на улице прохладно,
Не забудьте плащик и стишок.
* * *
Нет, я не Дельвиг, я другой,
Окурок века в общей урне.
Ты видишь кольца на Сатурне?
Я вижу нимб над головой.
Нет, я не Дельвиг, я другой,
Я Ванька Мокрый в триколоре.
Не на яру, не на угоре,
Но дирижирую толпой.
Я пользуюсь чужой строфой,
Рук не выкручиваю гамме,
Но, если спросят, в общем гаме
Скажу: не Дельвиг я, другой!
Из послания к Антону Чёрному
We can plant a house
We can build a tree
Kurt Cobain
Есть время строить дерево,
Есть время дом растить.
Есть время, и за дверь его
Не выгонишь. Но жить
Мы будем столько, сколько нам
Отмеряно длины,
А гладко или скомкано -
Вот тут уж мы вольны.
Ты скажешь "К чёрту дерево!",
Воскликнешь "К чёрту дом!" -
И мудрость мира древнего
Отставишь на потом:
"Брось этот старый посох!
Нельзя уже молчать!"
А я (сургуч, печать):
"Есть время для вопросов
И время отвечать".
* * *
Иду на нерест. Мечу в алфавит
Свою икру, и в полумраке "ила"
Вновь засыпаю, выронив муру
Из рук в ещё подставленные руки.
Подумать через, только сделать вид,
Что на юру не ты меня хранила,
Что вот он я, затеявший игру,
А рядом безмятежно спит Харуки...