МОЯ ОСЕНЬ (ФИНАЛ. ANDANTE)
... но улица уже была пуста. Поднялся ветер, думал освистать
арпеджио кленового листа. Я вышла слишком поздно, и застать
закат не удалось. Но целый час стояла я, измыслив пьедестал
из города, который мучил нас так долго. И теперь не перестал.
Из осени, которой дела нет до всех моих обмолвок и длиннот.
Ей лист кленовый - если не сонет, то повод для сонета. Он прильнет
к асфальту - вот и вся твоя любовь. Прижмись же, но от большего избавь.
Слияние коленей, пальцев, лбов подметит ветер и отправит вплавь
по городу, который нас дразнил домами, где под вечер свет горит.
Бульваром, что на время заменил искомый дом. Там был для нас открыт
и поздний запах скошенной травы, и шорох листьев, и прощальный свист
невидимой синицы. Мол, увы. Пора. Но подними кленовый лист,
который вместе с небом догорал, в арпеджио изнемогал, и вот
тобою вновь отпущен - и сыграл в падении вернейшую из нот.
23/24 сентября 2003
В РИТМЕ ШАГА - 2
Выпавший утром снег к полудню растаял.
Ветер способен зрячим сделать слепого.
Словом, задача более чем простая:
не промочить ботинки и выбрать повод
тихо исчезнуть - и не спешить обратно.
Вздрогнуть, вглядеться - так, чтоб мороз по коже -
в крупные капли на козырьках парадных,
в мокрые скаты крыш и пальто прохожих.
Улица - то ли Ордынка, то ли Полянка.
Возле тропинки к храму - пустые сплетни.
Видимо, снова чрезмерно поднята планка.
Только не будет ли эта попытка - последней?
Значит, уступишь более сильным и юрким,
или же сам начнешь, вопреки морали,
молча о чью-то душу тушить окурки -
так, не со зла, а покуда не отобрали.
Веточка вербы, багульника, бересклета.
Поздно. Но выбор сделан, и принцип понят.
Полдень. Из окон доносится Многая Лета.
Всякому, кто услышит. И всем, кто помнит.
19/21 февраля 2000 г.
ОКТЯБРЬСКОЕ
Е.В.П.
Календарь запылившийся нехотя перелистнешь.
Ночь закончилась. Время проснуться дворам и трамваям.
А над городом снег. Он по листьям, как в августе дождь,
ударяет, но звук до безумия неузнаваем.
В это время с трудом засыпаешь, и плачешь во сне,
и теряешь минуты, хвалы вознося алфавиту.
Я не знаю, за что эта осень, за что этот снег,
что на снег не похож ни по звуку, ни даже по виду.
Капюшоны, опять капюшоны, пакеты, зонты -
это город пытается спрятаться, зло и смущенно,
как душевнобольной от дневого обхода. А ты
не пугай его пристальным взглядом. Зонты, капюшоны,
листопад, лихорадка осенняя, сыпь на губах,
и слова с них слетают такие, что впору в аптеку
за зеленкой. И нехотя ищешь под грудой рубах
что-нибудь потеплей, с капюшоном. Затеяв потеху,
телефон твой совенком пищит посреди кутерьмы.
И, пока за окном что-то падает, рушится, тает,
горсть минут достаешь из кармана, и просишь взаймы,
и спешишь расплатиться за все, да на все не хватает.
М* - N*
Когда самолет поднимается в облака,
в который раз с огорчением замечаешь,
что в этом городе крыши не кроют красным,
но только серым. Подстать глазам северян.
И ты улетаешь подальше от этих крыш
и видишь небо и облачные вершины,
но помнишь крыши. Но помнишь серые крыши,
и тихо сжимаешь зубы, и смотришь вдаль.
Но вот самолет приземляется, дав понять,
что в этом городе граждан не кроют матом,
а крыши кроют отборнейшей черепицей.
Отменно красной. Как в сборниках братьев Гримм.
2001/2003
ДЕНЬ КОСМОНАВТИКИ
Черный росчерк ветки клена на слепящем белом небе.
Раскладушка, на которой не поместится второй.
Легкий дух одеколона, кран, плита и минус мебель.
От окна до коридора - мир в себе. Поди построй.
Эта маленькая кухня, заоконный этот город,
где без шапки мерзнут уши, где под вечер будет снег,
а не будет - мир не рухнет, даром что насквозь пропорот
веткой той, полоской туши за окном. Простишься с ней -
и бежишь куда попало, где ни попадя ночуешь,
от тоски по кронам голым ноет шейный позвонок,
но, шагая вдоль квартала, под собою ног не чуешь,
и вразвалку сонный голубь убегает из-под ног.
И по той же самой смеси - снегу, грязи, листьям прелым -
мимо мчатся пешеходы, экономя на такси.
Оттого что этот месяц именуется апрелем,
не видать иной погоды, хоть проси, хоть не проси.
А они спешат в конторы, в рюкзачке любимый автор,
и врастают незаметно в придорожную парчу
за аллеей, вдоль которой примостились космонавты,
и сидят на постаментах, и молчат. И я молчу.
12 апреля - 31 мая 2003
В последние теплые этой осени дни,
по листьям опавшим сандалиями шурша,
шагай не спеша - и Господь тебя сохрани.
А душу приметишь - не спрашивай, чья душа.
Не спрашивай, я не знаю, не смею знать
осенних законов, но будет ночь холодна,
и раз уж приметил - придется с собою взять.
А если оставишь, то как она здесь одна?
По осени путь твой причудлив и бестолков,
но как притяжение той черты превозмочь,
где золото листьев и золото облаков
сомкнутся, и вас в одночасье укроет ночь.
6/20 октября 2003
Выходя сегодня в город, я не думала задерживаться в нем.
Воскресенье - день прокуренных дворов и вызывающих реклам.
Я свернула в переулок, посуливший, что не раз еще свернем
в эту изморось ноябрьскую, в туманный ослепительный бедлам.
И по улице посольской, освещенной, словно лайнер, я без слов
проходила мимо будок, где ушастые сержанты пили чай,
мимо каменных насупившихся львов и разрисованных орлов
на усадьбах, где не Львовы, так Орловы ночевали невзначай,
то любезностями сыпали, то дождь пережидали проливной.
Я робела, представляя, сколько хитростей простили эти львы.
И кружило надо мною воскресенье - время боли головной,
отчего-то не спускаясь, сторонясь моей склоненной головы.
И ни ангел не хранил ее тогда, ни анальгин, ни талисман,
но не стоило тревожиться, что память этот вечер исказит.
За оградой зоопарка тишина и восхитительный туман.
Мостовая под ногами подмерзает и предательски скользит.
2/9 ноября 2003
Сегодня у ветра отчетливый запах печали и снега.
Прозрачное облако рвется на части, как старая скатерть.
Сегодня, поверишь ли, души ушедших спускаются с неба
и снова уходят по белому снегу, и не отыскать их.
Ты только подумай: уходят - и снова ни следа, ни звука.
По белому снегу, по белому облаку, в дыме лиловом.
Сегодня у ветра размашистый почерк судьбы. А разлука
всего лишь навечно. Да что эта вечность? Заклятие словом,
забытый мотивчик, далекая скрипочка. Отзвук печали
и снега. И медленно тянется вечность. Да ты не ответил,
и вот все бессильней глядят на тебя эти души, отчалив
от белого берега к белому небу, где царствует ветер.
10/12 января 2002
Оттепель.
Переплетаются мысли с шагами, попробуй теперь не упасть.
В этой мажорной, но сбивчивой гамме как будто отсутствует страсть.
Шаг. Молоточек. Другой. Молоточек. Бульваром, короткой тропой,
будто бы сотканной из многоточий шагов. Ты представь, за тобой
целая летопись, сотни историй и снов. Но вертеть головой,
право, не стоит. Ей-богу, не стоит: тебе это все не впервой.
Деточка, в этой капели январской едва ли найдешь хоть одну
верную ноту. Особой закваской Господь наделяет весну
только в апреле. Дождаться апреля - и это ведь надо уметь.
Что ж, получается, недосмотрели, и вряд ли научатся впредь.
Деточка, если всерьез, между нами, тебе здесь не место, пойми.
Что же ты мечешься так между снами своими и между людьми?
Что же ты вновь начинаешь спросонья в подушку шептать имена?
Что ты там знаешь, в своем межсезонье? Какая там, к черту, весна?
Пахнет восход карамелькой клубничной. Похоже, пора за дела.
Жаль, разучилась я быть ироничной. А может быть, и не была.
13 января 2002
Встану вот так - одна, стану смотреть в окно. Вглядываться в туман, вслушиваться в капель.
Нынче и тишина кстати пришлась бы. Но, чтоб не сойти с ума, лучшей среди капелл
дам отвлекать меня. Книги переложу. Выйду во двор пройтись. Тут же и просквозит.
Кто-то уже полдня ходит по этажу. Значит, плохой артист, если сорвал визит.
Впрочем, чужих утрат не сосчитать вовек. Чем завершится день? Жизнью на волоске .
Строчкою, что с утра крутится в голове. Легкою, словно тень, болью в правом виске.
19 февраля 2002, 21:00-22:00
Разучилась влюбляться. Отчаиваться. Печалиться.
Непонятно, куда деваться от этих бед.
Надо жить, говорят, да что-то не получается.
Оттого, должно быть, и думаю о тебе.
Мы с тобой когда-то умели летать над городом.
По-шагаловски, чуть растерянно, вдаль и в синь.
Жить взахлеб. Всему удивляться. С известным гонором
за такое браться, что Господи упаси.
Бредить узкими переулками флорентийскими,
в переулках московских неделям теряя счет.
А к весне учились старательно зубы стискивать,
для того чтобы слез потом не стирать со щек.
Вот и снова последним снегом все припорошено,
и куда уверенней держишься за стеной,
где приходят во сне смешные осколки прошлого.
Бубенец серебряный. Ангел берестяной.
Ты представить не можешь, сколько всего смешалось там,
как застыло все, словно за ночь воск на свечах.
Но весны не нужно. Не нужно весны, пожалуйста.
Понимаешь, во всяком случае - не сейчас.
23/28 февраля 2002
... когда б не зной, да пыль, да комары, да мухи.
А.П.
Ты полагаешь, что лето чем-то лучше весны?
Я полагаю, что это не более чем ошибка,
строчка из школьных правил, что некогда внесены
в память, как в катехизис: верится, но не шибко.
Время закрыться в доме. Прятать сыпь на лице.
Видеть липкие сны. Подниматься как можно реже
с дивана. А если станешь слушать Гидрометцентр,
либо не выживешь вовсе, либо на побережье.
Летом пиши пропало, если болит душа.
В клиниках отпуска, повсюду твердят: "Не лечим,
простите". И если весною хоть как-то можно дышать,
то летом - уже ни вдоха. Незачем. Да и нечем.
28 февраля 2002
Какой троллейбус идет к метро? Какой спешит через мост?
Спроси любого, но вот на кой тебе это знать, прости?
Взбодрись десятком любимых строк и шарфом закутай нос.
Сегодня ветер в Москве такой - не с ним ли нам по пути?
Что этот ветер сведет с ума, сомнений нет ни на грош.
Развеет сон, размотает шарф, напустит пыли в глаза.
А то и правильно, что зима, что пыли едва найдешь,
и что от бега бросает в жар, и в холод, и в век назад.
Но чуть покажешь, что, мол, пора, что тоже не лыком шит -
втолкнет легонько тебя в вагон, терпенье подрастеряв,
чтоб где-то там, в глубине двора, и здесь, в глубине души,
гудеть задумчиво, словно гонг в тибетских монастырях.
8 марта 2002
... сейчас тебя жизни подхватит поток,
как листья кувшинки большая вода...
Из Ли Бо (перевод А.А.П.)
Лодкою на медленной воде,
листьями кувшинки под веслом,
лунным светом в том селенье, где
лепестками груши убран дом
друга, сном на утренней заре
промелькнет цепочка летних дней.
Вот тогда, негаданно прозрев,
проживешь иную жизнь, и в ней
будет и неспешный разговор
с другом, и пленительный полет
ласточки, и неподвижность гор
Севера, где ныне друг поет,
и покой. Так не разлит ли Бог
в небе, соснах, снах, речной траве? -
удивленно спросит Ли Тай Бо.
И, помедлив, умолчит ответ.
13 марта 2002
Уменье жить. Условия. Устои.
Прошу. Какое время Вас устроит?
Зайдите завтра. Следующий. Вниз
по лестнице. И не забудьте пропуск.
Ступенька, предвещающая пропасть.
А Вас не так учили падать ниц?
Но мы не можем так, как подобает.
Но мир, едва родившись, погибает,
и мы в нем неуместны. Нам подстать
в глубинах мирового океана
растаять, что не менее гуманно,
чем частью суши ненароком стать.
Рожденные, чтоб сказку сделать болью,
лишенные своей несложной ролью
не то что крыльев - рук и головы,
мы продолжаем петь безумство храбрых
до пены на наметившихся жабрах,
до судорог и спазмов горловых.
Так мы живем. Иначе не умеем.
Цинично внемлем новым Птолемеям,
по звездам свой пиковый интерес
следя ночами. Мы не смотрим долу,
но только ввысь, где Силы и Престолы,
и сам Господь. Воистину воскрес.
А здесь от скуки даже мухи дохнут.
Но, будьте Вы хоть трижды Frau Doctor,
непросто, если дни наперечет,
оценивать достоинства паромов
и ждать не пересудов, так погромов.
Ведь жизнь - она, как правило, не ждет,
за андантино следует аллегро.
Готические буквы Витенберга
стремительно пронзают синеву.
Пора, пожалуй. День неплохо начат.
На том стою и не могу иначе.
Туда плыву. Туда ли - доплыву?
3 апреля 2002
ВТОРОЙ СОНЕТ
А как тебе казалось, сколько раз
придется переписывать твой долгий
роман? Сплетать в узоры кривотолки,
и то чужое выраженье глаз
во сне, и бормотание в ночи,
в подушку полушепот, полулепет,
и двойника, который то разлепит,
то снова смежит веки. Исключи
его из оглавления, упрочь
позиции. Рубашки горловина
сомкнется пусть, а полог твой, точь-в-точь
восточно-европейская равнина,
замрет. И черной шляпою раввина
опустится мучительная ночь.
26 мая 2002
СОЧИНЕНИЕ
Осень я провела на бульваре,
собирая кленовые листья.
Каждый час на бульваре длился,
словно несколько долгих дней.
Там какой-то небритый парень
на скамеечке тихо злился
на собаку с ухмылкой лисьей
и спешащую вслед за ней
неулыбчивую хозяйку -
ту, что носит пушистый свитер
и, увы, не подаст и виду,
что знакомы. Да что с того?
Только ветер подует зябко,
за собой увлекая свиту
душ бульварных, надежд разбитых
и забытых на мостовой.
Избегая пустых разговоров,
дополняя свой пестрый ворох
то смущенно розовощеким,
то торжественно золотым,
я шагала, поднявши ворот,
мимо стройки и светофоров.
Он, следя за нею сквозь щелки
глаз, пускал сигаретный дым.
На бульваре меж тем темнело.
Только воздух пах карамелью,
и прохожие, как умели,
постигали кленовый быт,
находили в нем рифы, мели,
недовольно порой шумели:
мол, сидит тут один без дела,
то ли думает, то ли спит.
может, опыта и не хватит,
только разве себе мы судьи?
Да и прочие нам не судьи,
хоть сей промысел и не нов.
Зиму я проведу, вероятно,
на бульваре. Куда деваться?
Если только не поддаваться
уговорам, не ждать гостей,
ни вестей, ни звонков. Остаться,
нарекая согласно святцам
деревца в одеяле ватном
из Господних больших горстей.
Сентябрь 2001 / 29 августа 2002
Не подумай, что это письмо в никуда, переросток-сонет.
Это просто попытка найти оправдание странному свойству
выходить через дверь, на которой написано "Выхода нет" -
ежедневно, настойчиво, в пику привычкам и мироустройству.
Там не черным по белому - белым по красному: выход не здесь.
Не ищи его здесь, да куда же ты лезешь, постой, за оградку
не спеши пробираться, поскольку вернешься ли, нет ли - Бог весть,
и умрешь ли ты весь, или так, как другие, пройдя по порядку
ослабление зрения, тахикардию, бронхит и т.п.
Да и мало ли их, этих вечных невзгод стариковских и выгод?
Так чего тебе стоит освоить уменье теряться в толпе,
неуклонно стремящейся к черной по белому надписи "Выход" -
но, похоже, не знающей, как же бывает легко на душе,
если все-таки выйдешь...
А ты сохрани свой билетик на счастье
и беги через дверь, где снаружи написано "Вход", чтоб уже
никогда не вернуться. Смешно возвращаться.
Апрель / 29 августа
ДЖОКЕР
А.К.
Перечеркнутой жизнью, заштатной своей судьбой,
не протертой еще на сгибах, но все к тому,
начинаешь гордиться, когда недалек отбой,
а начало теряется в сумерках и в дыму.
Если рапортов не творил, начинал дрожать,
перед высшим судом неловко держа ответ,
то едва ли научишься тронную речь держать
и едва ли услышан будешь. Но будет свет -
и тебе говорить придется. Припасены
миллионы сказок, что некогда снились нам.
Человек взрослеет - и все-таки видит сны,
но уже не знает, верить ли этим снам.
И все меньше верит, все чаще тоскует днем,
и все тоньше чувствует жизнь и родную речь.
Только чьи там тетради синим горят огнем -
не того ли, кто клялся рукописей не жечь?
И ведь дел всего-то - разлиновать да сшить.
Да припомнить, кому читал, с кем смеялись. Но
чтобы жить за двоих - недостаточно просто жить.
А сдержаться нетрудно. Но так уж заведено:
не на этом свете расплачемся, так на том.
Пошутили - теперь не стоит локтей кусать.
Так и выйдет: кому - пророком, кому - шутом.
Впрочем, оба могут позволить себе сказать.
27 апреля / 29 августа 2002
ВЕЧЕР. КАНУН
Под ногами шорох листьев. Под ногами
ни тропы, ни перекрестка, только листья.
Ветер гонит их устало вслед за нами,
боги снова не дают дождю пролиться.
Жарко в городе. Пронзителен и стоек
этот запах - запах высохшего лета,
дымных двориков и тлеющих историй.
Ты не думай, он надолго - только это
небеса нам и сулят. Из миллионов
звезд не видно ни одной, и так неброско
это место, где на ощупь между кленов
мы шагаем: ни тропы, ни перекрестка.
Пелена в твоих глазах, бедняга Аргус.
Что спешить нам? Не тревожься, я не стыну.
Слишком рано, это август, только август.
Слишком поздно, это осень дышит в спину.